Неточные совпадения
Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее всё, разорвался, и
жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее
светлыми прошедшими радостями.
В карете дремала в углу старушка, а у окна, видимо только что проснувшись, сидела молодая девушка, держась обеими руками за ленточки белого чепчика.
Светлая и задумчивая, вся исполненная изящной и сложной внутренней, чуждой Левину
жизни, она смотрела через него на зарю восхода.
— Здесь моя
жизнь протечет шумно, незаметно и быстро, под пулями дикарей, и если бы Бог мне каждый год посылал один
светлый женский взгляд, один, подобный тому…
Прогулки, чтенье, сон глубокой,
Лесная тень, журчанье струй,
Порой белянки черноокой
Младой и свежий поцелуй,
Узде послушный конь ретивый,
Обед довольно прихотливый,
Бутылка
светлого вина,
Уединенье, тишина:
Вот
жизнь Онегина святая;
И нечувствительно он ей
Предался, красных летних дней
В беспечной неге не считая,
Забыв и город, и друзей,
И скуку праздничных затей.
Шум, хохот, беготня, поклоны,
Галоп, мазурка, вальс… Меж тем
Между двух теток, у колонны,
Не замечаема никем,
Татьяна смотрит и не видит,
Волненье света ненавидит;
Ей душно здесь… Она мечтой
Стремится к
жизни полевой,
В деревню, к бедным поселянам,
В уединенный уголок,
Где льется
светлый ручеек,
К своим цветам, к своим романам
И в сумрак липовых аллей,
Туда, где он являлся ей.
Пользуясь восторженным полетом молодой мечты, он в чтение поэтов вставлял другие цели, кроме наслаждения, строже указывал в дали пути своей и его
жизни и увлекал в будущее. Оба волновались, плакали, давали друг другу торжественные обещания идти разумною и
светлою дорогою.
Потом он задумывался, задумывался все глубже. Он чувствовал, что
светлый, безоблачный праздник любви отошел, что любовь в самом деле становилась долгом, что она мешалась со всею
жизнью, входила в состав ее обычных отправлений и начинала линять, терять радужные краски.
Он задрожит от гордости и счастья, когда заметит, как потом искра этого огня светится в ее глазах, как отголосок переданной ей мысли звучит в речи, как мысль эта вошла в ее сознание и понимание, переработалась у ней в уме и выглядывает из ее слов, не сухая и суровая, а с блеском женской грации, и особенно если какая-нибудь плодотворная капля из всего говоренного, прочитанного, нарисованного опускалась, как жемчужина, на
светлое дно ее
жизни.
— Нет, это тяжело, скучно! — заключил он. — Перееду на Выборгскую сторону, буду заниматься, читать, уеду в Обломовку… один! — прибавил потом с глубоким унынием. — Без нее! Прощай, мой рай, мой
светлый, тихий идеал
жизни!
А если закипит еще у него воображение, восстанут забытые воспоминания, неисполненные мечты, если в совести зашевелятся упреки за прожитую так, а не иначе
жизнь — он спит непокойно, просыпается, вскакивает с постели, иногда плачет холодными слезами безнадежности по
светлом, навсегда угаснувшем идеале
жизни, как плачут по дорогом усопшем, с горьким чувством сознания, что недовольно сделали для него при
жизни.
Нет ее горячего дыхания, нет
светлых лучей и голубой ночи; через годы все казалось играми детства перед той далекой любовью, которую восприняла на себя глубокая и грозная
жизнь. Там не слыхать поцелуев и смеха, ни трепетно-задумчивых бесед в боскете, среди цветов, на празднике природы и
жизни… Все «поблекло и отошло».
После «тумана» наставало
светлое утро, с заботами матери, хозяйки; там манил к себе цветник и поле, там кабинет мужа. Только не с беззаботным самонаслаждением играла она
жизнью, а с затаенной и бодрой мыслью жила она, готовилась, ждала…
Глядя на эти задумчивые, сосредоточенные и горячие взгляды, на это, как будто уснувшее, под непроницаемым покровом волос, суровое, неподвижное лицо, особенно когда он, с палитрой пред мольбертом, в своей темной артистической келье, вонзит дикий и острый, как гвоздь, взгляд в лик изображаемого им святого, не подумаешь, что это вольный, как птица, художник мира, ищущий
светлых сторон
жизни, а примешь его самого за мученика, за монаха искусства, возненавидевшего радости и понявшего только скорби.
Это был чистый,
светлый образ, как Перуджиниевская фигура, простодушно и бессознательно живший и любивший, с любовью пришедший в
жизнь и с любовью отходящий от нее, да с кроткой и тихой молитвой.
Гончарова.], поэт, — хочу в Бразилию, в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает
жизнь и тут же рядом превращает в камень все, чего коснется своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное лето, — туда, в
светлые чертоги Божьего мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза не устанут смотреть, а сердце биться».
Он внес
жизнь, разум и опыт в каменные пустыни, в глушь лесов и силою
светлого разумения указал путь тысячам за собою.
Всю
жизнь потом эта заутреня осталась для Нехлюдова одним из самых
светлых и сильных воспоминаний.
Девочка действительно была серьезная не по возрасту. Она начинала уже ковылять на своих пухлых розовых ножках и довела Нагибина до слез, когда в первый раз с счастливой детской улыбкой пролепетала свое первое «деду», то есть дедушка. В мельничном флигельке теперь часто звенел, как колокольчик, детский беззаботный смех, и везде валялись обломки разных игрушек, которые «деду» привозил из города каждый раз. Маленькая
жизнь вносила с собой теплую,
светлую струю в мирную
жизнь мельничного флигелька.
Жизнь в бахаревском доме навсегда осталась для Привалова самой
светлой страницей в его воспоминаниях. Все, что он привык уважать и считал лучшим, он соединял в своем уме с именем Бахаревых.
Кто написал гениальную хулу на Христа «об Иисусе Сладчайшем и о горьких плодах мира», кто почувствовал темное начало в Христе, источник смерти и небытия, истребление
жизни, и противопоставил «демонической» христианской религии
светлую религию рождения, божественное язычество, утверждение
жизни и бытия?
Нужно лишь малое семя, крохотное: брось он его в душу простолюдина, и не умрет оно, будет жить в душе его во всю
жизнь, таиться в нем среди мрака, среди смрада грехов его, как
светлая точка, как великое напоминание.
Такие воспоминания могут запоминаться (и это всем известно) даже и из более раннего возраста, даже с двухлетнего, но лишь выступая всю
жизнь как бы
светлыми точками из мрака, как бы вырванным уголком из огромной картины, которая вся погасла и исчезла, кроме этого только уголочка.
И какой оркестр, более ста артистов и артисток, но особенно, какой хор!» — «Да, у вас в целой Европе не было десяти таких голосов, каких ты в одном этом зале найдешь целую сотню, и в каждом другом столько же: образ
жизни не тот, очень здоровый и вместе изящный, потому и грудь лучше, и голос лучше», — говорит
светлая царица.
Пока человек идет скорым шагом вперед, не останавливаясь, не задумываясь, пока не пришел к оврагу или не сломал себе шеи, он все полагает, что его
жизнь впереди, свысока смотрит на прошедшее и не умеет ценить настоящего. Но когда опыт прибил весенние цветы и остудил летний румянец, когда он догадывается, что
жизнь, собственно, прошла, а осталось ее продолжение, тогда он иначе возвращается к
светлым, к теплым, к прекрасным воспоминаниям первой молодости.
Да, в
жизни есть пристрастие к возвращающемуся ритму, к повторению мотива; кто не знает, как старчество близко к детству? Вглядитесь, и вы увидите, что по обе стороны полного разгара
жизни, с ее венками из цветов и терний, с ее колыбелями и гробами, часто повторяются эпохи, сходные в главных чертах. Чего юность еще не имела, то уже утрачено; о чем юность мечтала, без личных видов, выходит
светлее, спокойнее и также без личных видов из-за туч и зарева.
Но рядом с его
светлой, веселой комнатой, обитой красными обоями с золотыми полосками, в которой не проходил дым сигар, запах жженки и других… я хотел сказать — яств и питий, но остановился, потому что из съестных припасов, кроме сыру, редко что было, — итак, рядом с ультрастуденческим приютом Огарева, где мы спорили целые ночи напролет, а иногда целые ночи кутили, делался у нас больше и больше любимым другой дом, в котором мы чуть ли не впервые научились уважать семейную
жизнь.
Внешняя сторона
жизни никогда не рисовалась
светлой в наших фантазиях, обреченные на бой с чудовищною силою, успех нам казался почти невозможным.
Так въезжал я на почтовых в 1838 год — в лучший, в самый
светлый год моей
жизни. Расскажу вам нашу первую встречу с ним.
Да, это была одна из
светлых эпох нашей
жизни, от прошлых бурь едва оставались исчезавшие облака; дома, в кругу друзей, была полная гармония!
Жизнь Грановского в Берлине с Станкевичем была, по рассказам одного и письмам другого, одной из ярко-светлых полос его существования, где избыток молодости, сил, первых страстных порывов, беззлобной иронии и шалости — шли вместе с серьезными учеными занятиями, и все это согретое, обнятое горячей, глубокой дружбой, такой, какою дружба только бывает в юности.
Бедная Саша, бедная жертва гнусной, проклятой русской
жизни, запятнанной крепостным состоянием, — смертью ты вышла на волю! И ты еще была несравненно счастливее других: в суровом плену княгининого дома ты встретила друга, и дружба той, которую ты так безмерно любила, проводила тебя заочно до могилы. Много слез стоила ты ей; незадолго до своей кончины она еще поминала тебя и благословляла память твою как единственный
светлый образ, явившийся в ее детстве!
Глубоко грустная нота постоянно звучала в ее груди; вполне она никогда не исключалась, а только иногда умолкала, поглощенная
светлой минутой
жизни.
Одна из последних кротко-светлых минут в моей
жизни тоже напоминает мне сельский вечер.
Наиболее хотел бы я воскресить более
светлые и творческие периоды моей
жизни.
Светлые периоды моей
жизни чередовались с периодами сравнительно темными и для меня мучительными, периоды подъема чередовались с периодами упадка.
Они перекрывались фактами
жизни, как небесная синева перекрывается быстро несущимися
светлыми, громоздящимися друг на друга облаками, развертывающими все новые образы, комбинации и формы…
Я жил у них, плохо понимая значение того, что свершалось в
жизни моего дяди, но впитывая бессознательно атмосферу счастья и какой-то
светлой, озаренной ласки, которая струилась и на меня в маленькой квартире, точно из золотого тумана.
— Дидя, а иллюзии? Ведь в
жизни иллюзия — все… Отними ее — и ничего не останется.
Жизнь в том и заключается, что постепенно падает эта способность к иллюзии, падает
светлая молодая вера в принцев и принцесс, понижается вообще самый appetitus vitae… Это — печальное достояние нас, стариков, и мне прямо больно слышать это от тебя. Ты начинаешь с того, чем обыкновенно кончают.
В те дни мысли и чувства о боге были главной пищей моей души, самым красивым в
жизни, — все же иные впечатления только обижали меня своей жестокостью и грязью, возбуждая отвращение и грусть. Бог был самым лучшим и
светлым из всего, что окружало меня, — бог бабушки, такой милый друг всему живому. И, конечно, меня не мог не тревожить вопрос: как же это дед не видит доброго бога?
Не только тем изумительна
жизнь наша, что в ней так плодовит и жирен пласт всякой скотской дряни, но тем, что сквозь этот пласт все-таки победно прорастает яркое, здоровое и творческое, растет доброе — человечье, возбуждая несокрушимую надежду на возрождение наше к
жизни светлой, человеческой.
Взгляд не останавливается ни на одной
светлой минуте в
жизни народной, ни на одной эпохе утешительной».
Да, это она, шумная улица.
Светлая, гремучая, полная
жизни волна катится, дробясь, сверкая и рассыпаясь тысячью звуков. Она то поднимается, возрастает, то падает опять к отдаленному, но неумолчному рокоту, оставаясь все время спокойной, красиво-бесстрастной, холодной и безучастной.
Нетронутыми лежали где-то в таинственной глубине полученные по наследству и дремавшие в неясном существовании «возможностей» силы, с первым
светлым лучом готовые подняться ему навстречу. Но окна остаются закрытыми; судьба мальчика решена: ему не видать никогда этого луча, его
жизнь вся пройдет в темноте!..
А между тем тут же, рядом, только за стеною, идет другая
жизнь,
светлая, опрятная, образованная…
И так через всю
жизнь самодуров, через все страдальческое существование безответных проходит эта борьба с волною новой
жизни, которая, конечно, зальет когда-нибудь всю издавна накопленную грязь и превратит топкое болото в
светлую и величавую реку, но которая теперь еще только вздымает эту грязь и сама в нее всасывается, и вместе с нею гниет и смердит…
Тамара вслушивалась в давно знакомые, но давно уже слышанные слова и горько улыбалась. Вспомнились ей страстные, безумные слова Женьки, полные такого безысходного отчаяния и неверия… Простит ей или не простит всемилостивый, всеблагий господь се грязную, угарную, озлобленную, поганую
жизнь? Всезнающий, неужели отринешь ты ее — жалкую бунтовщицу, невольную развратницу, ребенка, произносившего хулы на
светлое, святое имя твое? Ты — доброта, ты — утешение наше!
Единственным
светлым воспоминанием этого периода его
жизни был вечер, проведенный вместе с Агнушкой на минерашках, причем они сообща отлично надули Иону, сказав ему, чтоб он ожидал их на Смоленском кладбище.
Человек видел свои желания и думы в далеком, занавешенном темной, кровавой завесой прошлом, среди неведомых ему иноплеменников, и внутренне, — умом и сердцем, — приобщался к миру, видя в нем друзей, которые давно уже единомышленно и твердо решили добиться на земле правды, освятили свое решение неисчислимыми страданиями, пролили реки крови своей ради торжества
жизни новой,
светлой и радостной.
— Знаете, иногда такое живет в сердце, — удивительное! Кажется, везде, куда ты ни придешь, — товарищи, все горят одним огнем, все веселые, добрые, славные. Без слов друг друга понимают… Живут все хором, а каждое сердце поет свою песню. Все песни, как ручьи, бегут — льются в одну реку, и течет река широко и свободно в море
светлых радостей новой
жизни.
Думала она об этом много, и росла в душе ее эта дума, углубляясь и обнимая все видимое ею, все, что слышала она, росла, принимая
светлое лицо молитвы, ровным огнем обливавшей темный мир, всю
жизнь и всех людей.